Читать онлайн книгу "Напишите Тянитолкаеву письмо"
Напишите Тянитолкаеву письмо
Игорь Витальевич Силантьев
Книга состоит из коротких рассказов и лирических миниатюр. Это своего рода анти-роман, текст, отрицающий единую интригу и фабулу от завязки до финала. Книгу можно читать с любой страницы, вперед или назад, и не дочитывать до конца, и возвращаться к ней снова. Она наполнена чудаковатыми персонажами, никак не связанными между собой, в чем они, впрочем, и не нуждаются. Однако взятые вместе, в историях и деталях, они образуют мозаичную картину пределов смысла и бессмыслицы человеческой жизни.
В оформлении использованы работы Натальи Граве, на обложке рисунок Платона Граве.
Игорь Витальевич Силантьев
Напишите Тянитолкаеву письмо
© И. В. Силантьев, 2021
© Н. Граве, иллюстрации, 2021
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2021
Тянитолкаеву. Вариант письма
Умные люди говорят, что где-то около 2010 года постмодернизм благополучно умер и на смену ему пришел метамодернизм. Что это такое, толком никто не знает. Известно одно – ведущим приемом метамодернизма становится пост-ирония – сложное философское явление, которое стирает границы между собственно иронией и серьезностью. Невозможно понять, что делает автор: то ли искренне сочувствует герою, то ли смеется над ним, то ли то и другое вместе. Если все сказанное правда, то автор рассказов – Игорь Силантьев – настоящий метамодернист.
Сюжеты его рассказов с первого взгляда просты, если не сказать примитивны. Но при более внимательном прочтении в них обнаруживается скрытый смысл. В каждом не-событии прячется событие, а грань между этими противоположностями становится еле ощутимой. Свет в московских чебуречных и питерских рюмочных далекий, как от звезды. В мире сплошной кавардак, а небо над миром – тихое. Упавшее дерево распадается на кусочки и готово исчезнуть в небытии, но окружается мелкой лесной жизнью – «а Боженька глядит на суету всю эту с соседнего дерева и радуется чему-то». Действие рассказов Силантьева – постоянная перемена мотивов, где пуховик превращается в ковер-самолет, а трусы начинают петь песни. Человек живет внутри шляпы, а сама шляпа оказывается поводом для парадоксальной рекламы.
В художественном мире писателя слова и вещи ведут между собой нескончаемый бой. В результате слова отделяются от поступков героев и начинают вести собственное существование, подобно нулевым морфемам в лингвистике. А иногда они отделяются от вещей и событий настолько, что становятся пустотой, как в рассказе «Заноза». Но мы-то с вами знаем, как говорил Василий Иванович Чапаев в известном романе, что любая форма – пустота, потому что пустота – это любая форма, а в сочетании «дыр, бул, щил» «смысла больше, чем во всей поэзии Пушкина» (А. Крученых).
На протяжении всей книги автор борется с текстовым пространством. Когда это ему удается, пространство сжимается и наполняется гиперсмыслом. В противном случае оно растекается в разные стороны, заставляя нас сосредоточится на отдельно взятых фрагментах. И вот здесь вдруг неожиданно среди хаоса и абсурда появляются миниатюры, полные лиризма, как в рассказах «Чемодан без ручки» или «Рыбалка».
При чтении книги нас охватывает постоянно меняющаяся гамма чувств. Отсутствие согласованности сначала удивляет, затем понемногу начинает раздражать, и, наконец, навязывает свой порядок изложения и ритма. Вот тут ты и начинаешь жить в таком придуманном, но удивительно похожем на реальность мире. Проза Силантьева как бы втягивает читателя внутрь себя, часто против воли последнего. Это явно нескучная проза, где все время что-нибудь да случается. В рассказе «На проводе» мы вновь стакиваемся с электриком Петровым, который «зачем-то надел на шею провод», а почта становится тем местом, где Тянитолкаев тщетно пытается обрести контакт с внешним миром, но опять-таки проваливается в сплошное безмолвие.
Настасья Хрущева назвала метамодернизм цветком, выросшим на хитросплетениях ризомы посмодерна. Весьма возможно, что предлагаемая книга окажется одним из цветков из этого весьма современного букета.
Юрий Шатин
И
И встал предо мною свет.
А я?
Я покатился завшивленым комочком и свалился в мышиную норку.
И мыши обнюхали меня.
Письмо счастья
Учитель географии Константин Евгеньевич, придя из школы домой, получил письмо. Вернее, не получил, а вытянул его, сложенное самолетиком, из дверной щели.
Это было написанное корявым почерком письмо счастья.
Константин Евгеньевич зашел в дом, закрыл входную дверь на щеколду, надел очки и принялся читать, разбирая наползающие друг на дружку строчки.
«Мир тибе добрый чилавек и щастия. Пусть дом твой станит полнай чашай. Штоп всиво у тибя была. Денег штоп три мешка и машына и дача и жына маладая и барахтаца с ней будиш. А штоп всё эта была, пирипишы эта письмо девить раз и в двери людям засунь. А не сделаиш таво и будит тибе нидобрая».
Константин Евгеньевич хмыкнул, сложил письмо обратно самолетиком, вышел в подъезд и аккуратно подсунул бумажку под дверь соседу своему дядьке Васе сантехнику, регулярно и буйно бухавшему по вечерам.
– Пусть почитает, – позлорадствовал географ.
Ночью того же дня Константина Евгеньевича, человека вроде бы и не хворавшего совсем, прихватил Кондратий, так что утром, после небольшой суматохи соседей и участкового, отправился учитель географии вместо школы в морг.
А дядька Вася пришел домой после ночной смены и не застал всей этой беды.
Подобрал дядька Вася с полу самолетик, прочитал его на три раза, почесал затылок, вырвал из затрепанной школьной тетрадки девять листков и аккуратно, слово в слово, переписал письмо. И даже ошибку в ошибку, поскольку в грамоте силен не был и ошибок просто не заметил.
Потом дядька Вася еще почесал затылок, взял письма и разнес их по подъездам и по дверям незнакомым людям.
Утром следующего дня в квартиру дядьки Васи постучали. Продрав глаза после вчерашней пьянки, дядька Вася, худой и в одних трусах, открыл дверь и обнаружил на пороге двух светло-розовощеких дев из телевидения, которые объявили, что он выиграл миллион рублей в спортлото.
Дядька Вася надел мятый костюм в крупную полоску, опохмелился и пошел на телевидение получать миллион. На телевидении ему объяснили, что миллион безналичный и лежит в банке на его именном счету. А в банке его ожидало другое удивление – ему как миллионному клиенту была подарена дача. Во как! А потом дядька Вася, впрочем, нет – Василий Егорыч – попал в ленту вечерних новостей, а после выступил в программе «Поле чудес», где в суперигре отгадал слово из десяти букв, означающее «разборное соединение, используемое для сочленения труб с помощью накидной гайки».
– Американка! – сразу и без колебаний назвал правильное слово Василий Егорыч и выиграл автомобиль.
А приехавшая на игру молодая с русскими корнями американка, любящая пельмени, водку, медведей и игру на балалайке, не сводила глаз с осанистого Василия Егоровича. Ну и сами понимаете.
А Константина Евгеньевича все равно жалко.
Разносчик тундры
Один человек работал разносчиком еды. Он разносил осетинские пироги и грузинские хачапури, а еще армянский лаваш и итальянскую пиццу, впрочем, какая она итальянская…
А другой человек работал разносчиком беды. Он разносил опоздания и нарекания, замечания и выговоры, а также простуды и долги, хоте какие это беды…
А третий человек работа разносчиком тундры.
– Как это? – спросите вы.
А я и сам не знаю.
Но когда он приходил, этот разносчик тундры, то из зеленого заплечного короба у него появлялась не пицца и не болезни, а здоровые, бодрые такие зайцы, лисы и волки, очень добрые, кстати, и тонкие, привыкшие к холодам березки, и сырые ручьи, и мхи, примятые медвежьими стопами, и белесое солнышко, так напоминающее неуверенное человеческое счастье.
Пусть лучше он приходит, разносчик тундры.
Сквозящая простота
Мимо проходил поезд.
И в первом вагоне сидели елочные игрушки, хрупкие и разные – дед Мороз со Снегурочкой, лошадка и зайчик, а еще снежинка и какая-то морковка.
Во втором вагоне ехали сны – про счастье и космический полет, про найденный кошелек, про ветер и шоколадные конфеты.
В третьем вагоне никто не ехал.
А в четвертом, напротив, сидели друг напротив друга мужчины и женщины и не смотрели друг на друга и не думали.
В пятом вагоне ехали последние минуты. У каждого ведь есть какие-нибудь последние минуты, правда же?
В шестом туда-сюда ходил.
В седьмом вагоне ехал седьмой вагон.
Вот как-то так.
Мы любим поезда за их сквозящую простоту.
В гаражах
Один бог любил фотографироваться на фоне металлических гаражей.
Другие боги говорили ему, что это глупо и не божественно.
Но однажды мимо гаражей нервно пробегала какая-то лань, настоящая, и непонятно было, откуда она в этих замусоленных местах взялась. Тут обычно только коты и бродячие собаки бегают.
Так вот этот бог как раз фотографировался снова у ржавых ворот, ну и поймал руками (а у него их много было) эту лань. И вознес ее на небеса.
И небеса приняли ее и с тех пор стали небеса этой ланью.
И теперь бегут куда-то нервно, бегут.
Зеленый пуховик
Когда я был молодым, у меня был зеленый китайский пуховик, такого же цвета, в какой красили служебные постройки на железной дороге. Пуховик был прошит квадратами, чтобы пух не сбивался. И он действительно не сбивался, но проблема была в другом. Этот мерзкий пух вылезал изнутри и поэтому я все время ходил в перьях, будто сам только что вылез из курятника.
На этом отрицательные стороны зеленого китайского пуховика заканчивались и начинались положительные. Он был легким и теплым и отменно защищал от ветров и морозов. И сидеть в нем было удобно, даже на стылых автобусных остановках, потому что под попой оказывалась мягкая пуховая если не подушка, то добротная подстилка. Дома пуховик нередко служил мне дневным одеялом, под которым можно было быстро и сладко вздремнуть.
И еще этот пуховик летал. Вы не поверите! Я раскладывал его на земле наподобие ковра-самолета, садился в середину и закрывал глаза – а когда открывал, то был уже высоко над домами и улицами, и летел в том направлении, куда обращал свой взгляд. И девушек катал я по небу на этом пуховике и собирали мы вместе небесные цветочки.
А потом я продал чудесный пуховик миллиардеру Прохорову. Или Березовскому, не разобрал. Я приехал в Москву по каким-то, не помню, делам, и стоял у метро и пил пиво «Клинское» из бутылки, а тут ко мне этот Абрамович подходит и говорит: «Продай мне пуховик за миллион рублей!» За каким-то хреном он ему понадобился.
Ну надо же понимать, что когда я был молодым, миллион рублей был ценой нового китайского пуховика. Вот я и продал. Новый же лучше старого! А еще у меня была смутная надежда, что новый пуховик не будет так лезть.
И я купил новый, серый. Перья из него, конечно, тоже лезли, но не так обильно, как из прежнего зеленого. Но серый пуховик, увы, не умел летать. Сколько я не пытался, разложив его на земле и забравшись в середину, закрывать и открывать глаза, а все оставался на земле. Наверное, потому что пуховик был не зеленый, а серый, такого же цвета, в какой теперь красят служебные постройки на железной дороге.
Смеются и плачут
Некоторый мужчина был женат на некоторой женщине. Когда они были молодые, они много любили друг друга и у них рождались дети. Потом они много работали и виделись только за ужином и коротко разговаривали и скоро ложились спать, потому что уставали за день. Потом они вышли на пенсию и состарились и ходили по дому каждый сам по себе, потому что не о чем было и говорить. Потом они умерли и души их, встречаясь на небесах, пролетали одна сквозь другую и не узнавали друг друга.
А вообще там, на небесах, всё в каких-то коридорах и комнатах, как в больнице. И в одних комнатах все время смеются, а в других плачут.
Не долго думая
Тянитолкаев шел себе и шел, а потом поднял с земли камень и, не долго думая, подбросил его. Камень, тоже не долго думая, упал обратно на землю.
Тянитолкаев снова бросил камень. Тот снова оказался у его ног.
Тянитолкаев в третий раз швырнул камень в небо. И спустя короткое время получил им по макушке.
Потирая ушиб, Тянитолкаев в сердцах пнул камень и пошел дальше.
Чемодан без ручки
У одного мужчины умерли все его родственники. Не то чтобы сразу, но просто этот мужчина, занятый своими делами, не заметил их ухода. Он жил в далеком другом городе и на письма не отвечал, да и не читал их и выбрасывал. Он знал, конечно, что когда-то умер его отец, а потом сестры и братья, но вот когда, не мог вспомнить. То есть этот мужчина был еще тот мужчина.
Тот мужчина был одинокий, без семьи. Днем он работал, вечером приходил домой, смотрел телевизор, немного пил водки и ложился спать.
И вот однажды почтальон принес тому мужчине телеграмму о том, что умерла его мать. Она была последней из его родственников, и телеграмму отправили ее соседи.
Тот мужчина подумал и собрался в дорогу и поехал ее хоронить и похоронил ее. Потом были немногословные поминки, а потом одинокий вечер в опустевшем доме, но тому мужчине было не привыкать к одиночеству.
Утром тот мужчина нашел в кладовке потрепанный чемодан из фибры с металлическими уголками и собрал в него вещи, которые говорили ему о детстве. Он положил туда семейный альбом с выцветшими фотографиями родственников, среди которых выделялся какой-то давний предок, служивший ротмистром в царской армии. Ротмистр был усатый и с выпученными глазами, в форме с ремнями и в блестящих сапогах, а к поясу его была пристегнута длинная сабля в ножнах. Еще тот мужчина положил в чемодан деревянную шкатулку-копилку. Когда-то давно ее сколотил и разрисовал масляными красками и подарил ему давно умерший отец. На шкатулке были нарисованы смешные розовые поросята, весело убегающие от злого серого волка. Положил тот мужчина в чемодан и другие безделушки, оставшиеся от его детского умершего мира, какие-то сувениры, которые мать привозила из летних поездок по курортам, а еще рыбу-пепельницу, сделанную из коровьего рога. Даже по прошествии многих лет из рыбы-пепельницы неприятно пахло окурками. Наконец, тот мужчина положил в чемодан документы матери и письма, которые ей когда-то писали какие-то забытые и, наверное, тоже давно умершие люди. Последним тот мужчина положил в чемодан портрет матери. На портрете она была еще очень молода и красива и смотрела на того мужчину глазами, широкими от любви к нему.
Чемодан получился на удивление тяжелым и у него сразу же оборвалась ручка. Поэтому тот мужчина обвязал чемодан старыми бельевыми веревками, которые снял с балкона, и так с этим чемоданом поехал, собирая взгляды прохожих и других людей. И порядком намучился тот мужчина с чемоданом, потому что веревки соскакивали и рвались.
Вернувшись домой, тот мужчина поставил чемодан в дальний угол и занялся своими обычными делами и вскоре забыл о смерти матери, как прежде забывал о смерти других родственников. Днем он работал, вечером приходил домой, смотрел телевизор, немного пил водки и ложился спать. И так прошло полгода и больше.
Но однажды ночью, когда тот мужчина заснул, на чемодане сами собой отщелкнулись замки-крокодильчики, крышка приоткрылась и из чемодана высунулась рука в ротмистровой форме. Рука держала обнаженную саблю, на которой застыла капля крови.
Рука была неимоверно длинной, она вилась змеей и все не кончалась из чемодана и тянулась к постели того мужчины. Еще минута, и сабля зависла над его головой. Но капля крови сорвалась и упала на щеку того мужчины, он открыл глаза и поднялся с постели. Рука съежилась и спряталась в чемодан.
Наутро тот мужчина, как обычно, ушел на работу, а вечером вернулся, посмотрел телевизор, выпил немного водки и лег спать.
И как только он уснул, замочки на чемодане снова щелкнули и из-под крышки выскочила и заметалась по темной комнате какая-то четвероногая тень с хвостом. Принюхавшись, тень оборотила клыкастую морду к постели того мужчины и изготовилась прыгнуть, но тут из чемодана с визгами выбежали мелкие, похожие на бесенят поросята и бросились носиться по дому и разбудили того мужчину. Черная волчья тень клацкнула зубами и исчезла в чемодане.
Наверное, лишним будет упоминать о том, что наутро тот мужчина снова пошел на работу, а вечером снова вернулся, снова посмотрел телевизор, снова выпил немного водки и снова, как ни в чем не бывало, лег спать.
Ночь длилась и длилась, а тот мужчина все спал и спал, и так наступил последний темный час перед рассветом. Казалось, уже ничто не нарушит покой того мужчины, но тут чемодан без ручки снова раскрылся.
Из него вылезла пахнущая старыми окурками рыбья пасть и потянулась к спящему. Вот она нависла над его свернувшимся в клубочек телом, ставшим почему-то маленьким и жалким, будто детским, вот пасть разинула себя так, что затрещало все ее костяное естество. А следом к постели того мужчины подкралась черная волчья тень, а рядом с ней поднялась кровавая ротмистрова сабля.
Но светлый лик матери того мужчины отслоился от портрета, что покоился в чемодане, и поплыл в воздухе и приблизился к тому мужчине и заслонил его от рыбьей пасти и от волчьих клыков и от острой сабли. И вся эта нечисть безропотно залезла обратно в чемодан. А материнский лик обратился к тому мужчине, продолжавшему безмятежно спать. Мама была еще очень молода и красива и смотрела на того мужчину глазами, широкими от любви к нему.
Утром тот мужчина, проснувшись, ощутил непреодолимое желание открыть чемодан. Будто кто-то его заставлял. Поэтому тот мужчина, даже не умывшись толком, подбежал к чемодану и повозившись с замочками-крокодильчиками, открыл его.
И все упомянутые ночные страхи бледными тенями метнулись оттуда и вылетели в открытую форточку, а перед мысленным взором того мужчины явился маленький мальчик, который сидел на полу перед печкой, а его очень давно умершая бабушка пекла пирожки.
После тот мужчина бережно вынул все, что было в чемодане, и расставил и разложил по полкам в своей квартире. И мирно встали в ряд и засветились тишиной костяная рыба, деревянная шкатулка-копилка с волком и поросятами и фотография с усатым ротмистром. А портрет мамы тот мужчина повесил над кроватью, и она глядела на того мужчину сверху глазами, широкими от любви к нему.
С тех пор этот мужчина жил в памяти о своем прошлом и своих родственниках, и страхи больше не приходили к нему по ночам.
Правильное питание
Древние люди сказали, что человек есть то, что он ест. И действительно, один такой съел кепку и сам превратился в кепку. Лежит себе, валяется на обочине в пыли. А другой съел кошелек с деньгами и, соответственно, сам стал кошельком и его тут же прихватили и стали поглаживать и беречь. Вот как.
Вы спросите, а чего это они всё какое-то несъедобное кушают?
А вот чего. Съел третий человек сардельку, ну и, значит, тоже в сардельку превратился, а тут его самого слопала пробегавшая мимо собака.
Номер семь
Один человек жил и не понимал слова.
Ему в столовой говорят, например:
– Дайте вилку! – а он поглядит, подумает, кивнет головой и под стол ложится и спит.
Или в автобусе спрашивают:
– Выходите?
А один человек отвечает:
– Иноходец номер семь! – и хлопает себя по ляжкам.
Хорошо хоть, что не номер пять.
Так и жил. Кто-то, может быть, возмутится таким безответственным поведением одного человека, а вот я скажу в его защиту. Он что, нанимался понимать эти ваши слова?
Три семерки
Студентом на летних каникулах я подрабатывал на железке. Так называли, да и сейчас называют железную дорогу. Платили там за день очень неплохо, но работа была тяжелая, лом, кайло да лопата – основные инструменты, а камни вокруг шпал спеклись от мазута и колесной грязи, не расковырять, а еще жара и оводы.
Работал я с двумя кадровыми путевыми рабочими, но не очень-то путёвыми. Одного, щуплого, звали Старушка, ему было лет тридцать, у него не было половины зубов, то ли повыбивали, то ли сами выпали. На перекурах его любимым занятием было бросать камни в стеклянные чашечки-изоляторы, торчавшие на электрических столбах. При попадании чашечка разбивалась и это вызывало у Старушки чувство глубочайшего удовлетворения. Однажды его уже ловили за это, в прямом смысле слова, вредительство и выписывали штраф, но спортивная страсть была сильнее.
Другой был помоложе и поглупее, и звали его Ебалда. Он уверял, что это его фамилия по паспорту, а предок его был донской казак Семейка, и тоже Ебалда.
Это Ебалда всегда рассказывал одну и ту же историю о том, как он ехал на велосипеде, а тут ему в лоб влетел шершень, и свалился Ебалда с велосипеда и больше ничего и не помнил.
Ко мне Старушка и Ебалда относились как к существу низшего порядка, своего рода экзотической обезьянке в очках, которую нужно терпеливо учить очевидным для них вещам, таким как подсыпать шпалы щебенкой или подсунуть под рельсу домкрат.
Но однажды их отношение ко мне радикально изменилось. Лето прошло, и зима тоже почти прошла, и был март с теплыми ветрами и нулевой температурой. Я опять явился на железку за заработком, на пару дней. Запасные пути на станции утопали в просевшем снегу, и нашу троицу, вооруженную деревянными лопатами, обитыми жестью, послали убирать этот снег.
Ближе к обеду моя лопата наткнулась на что-то твердое. Я залез в сугроб по плечо и к общему удивлению нашему вытащил нетронутую, запечатанную бутылку портвейна с тремя семерками на этикетке. В народе этот божественный напиток еще называли портвейн «Три топора».
Старушка и Ебалда, побросав лопаты, передавали друг другу бутылку, не веря в случившееся, и смотрели на меня как на избранника судьбы. Мы отправились на обед в станционную столовую, в которой вдоль холодного обеденного зала висел плакат с бодрящим изречением «Хлеб да вода – молодецкая еда!», а поперек зала этой мудрости вторила другая: «Если есть хлеб да вода – все не беда!»
Кроме хлеба и воды, в столовой еще были котлеты, тоже преимущественно из хлеба, а еще картофельное пюре и компот. Котлеты и пюре мы взяли, а компот наливать не стали, и так с пустыми стаканами ушли в самый дальний угол зала, а там…
– Вот же студент, вот молодец, это как же так! – после каждого глотка уважительно восклицал Старушка.
Ебалда согласно кивал головой, смотрел на меня с любованием и твердил:
– А это, слышь, я, значит, еду на велосипеде, а тут мне прямо в лоб воот такой шершень, а я с велосипеда бабах на землю и больше ничего не помню.
Вилка
Перед наступлением нового года положено прибираться.
Вот и один человек решил в новогодний вечер навести дома порядок.
Он поставил в прихожей ботинки в ряд, задниками к стене и носами к проходу. Потом пошел на кухню и достал из-за электрической плиты завалившуюся туда еще летом вилку, помыл ее и положил на стол.
– Что бы еще такого сделать? – спросил себя один человек и в задумчивости направился в комнату.
Взгляд его упал на письменный стол. Там вперемежку были навалены какие-то скрученные бумажки, квитанции об оплате горячей воды, электричества и телефона, письма и открытки от разных людей, причем некоторые из них уже умерли, недочитанные книги и много чего другого. А еще там лежали ручки, переставшие писать, и сломанные карандаши, и потускневшие мелкие монеты, а еще скрепки, два тюбика с высохшим клеем, складной нож, который перестал складываться, пожелтевшие фотографии друзей и родственников, и свои тоже, маленькие, для документов. На некоторых из них один человек был еще вполне молодым человеком.
И все это было покрыто толстым слоем пыли.
– Ага! – обрадовался один человек. – Вот на столе и наведу, наконец, порядок!
И один человек принялся энергично разбирать завалы и сдувать с вещей пыль.
– Все это надо выбросить! – восклицал он, перекладывая кучу. – Пусть будет пусто, пусть будет чисто, пусть будет по-новому!
Однако по мере разборов один человек все крепче задумывался и замедлялся.
– Эти справки мне могут понадобиться. И квитанции не стоит выбрасывать, вдруг их нужно будет предъявить. Куда? Да мало ли куда! – и один человек сложил бумажки обратно.
– Эту книгу я обязательно дочитаю. Завтра! – и один человек сунул ее в дальний угол стола.
– Карандаши нужно починить. А для ручек я куплю новые стержни в канцелярском магазине!
– Скрепки обязательно пригодятся, когда мне нужно будет куда-нибудь предъявлять квитанции и справки! – и один человек бережно сложил скрепки кучкой.
– Нож не складывается, но все равно режет! – заключил он. – Возьму его с собой в поездку! – Впрочем, один человек давно никуда не ездил.
Так он перебрал все вещи на столе, а потом с удивлением обнаружил, что не только ничего не выбросил, но и порядок расположения, вернее, беспорядок вещей на столе оставил совершенно прежним.
– Что же это? Я ничего не убрал и не выбросил и вернулся к тому же, что было? – удивился один человек.
– Почему я ничего не смог выкинуть? – спросил он себя.
А потом его осенило:
– Неужели вся эта куча на столе и есть я сам? Тот, который на самом деле, а не придуманный в моей голове? – спросил себя один человек. – И я потому ничего не выбросил из этого хлама, что побоялся выбросить самого себя?
Но одному человеку никто не ответил на его вопросы.
– Ну хорошо, ну хотя бы пыль убрал! – успокоил он себя. Однако пыль, разлетевшаяся по комнате, снова равномерным слоем легла на стол и на все предметы.
Один человек вспылил, ударил кулаком по столу, так что не пишущие ручки и сломанные карандаши подпрыгнули, вскочил и направился на кухню, а по пути пнул выстроенные в ряд ботинки, а на кухне, увидев на столе вилку, в сердцах забросил ее снова за электрическую плиту.
В телевизоре красивые женщины пели веселые песни, а солидные мужчины наливали шампанское и радостно говорили поздравления.
Одному человеку стало невыразимо обидно. Он сидел на стуле перед телевизором и обижался на все – на самого себя, на свой дом и беспорядок в нем, на чужое веселье праздничного вечера и на новый год, который уже почти пришел.
Но потом какая-то быстрая и легкая мысль, а может быть, чувство пронеслось в нем. Он снова полез за плитку и вытащил вилку, и снова ополоснул ее, и так с вилкой в руке снова уселся перед телевизором.
Пробили куранты и наступил новый год.
Сквозняки
Пришел я домой, а мне плохо. Потому что сквозняки. Я форточки закрыл. Потом щели заткнул и всякие дыры. Под дверями, под подоконниками. И под плинтусами тоже. А оно все равно сквозит. Ну я в себя заглянул, а там… О чем ни вспомнишь, отовсюду и сквозит. То сожалением, то потерей. Моей, не моей. И если стану я рассказывать обо всем, то померкнет свет Божий.
И поймал себя на мысли, что жалею уже всякое животное существо. Про собак и говорить нечего. Но вот недавно спас от полуденного солнца семейку дождевых червей. Они по полному неведению своему выползают при обильных дождях из почвы. Все это видели. А потом высыхают и гибнут, превращаясь в грязные отметины на асфальте.
Вот как дурак собирал их и обратно под травинки укладывал.
Но как приду домой, так снова сквозняки.
Непроливайка
Один человек шел по улице и горестно говорил сам себе:
– У меня все не так! И тут не так и там не так. И везде не так и всегда не так! Не так!
И вдруг встретил какую-то старушонку-бабульку, а та ему молвит:
– Возьми, родимый, чернильницу, – и протягивает ему школьную чернильницу-непроливайку, ровно такую, с какой один человек когда-то давно ходил в первый класс. – Бери ее и намажься чернилами и вся пройдет твоя тоска.
Один человек разинул рот и взял чернильницу и полез в нее пальцем, а залезть не может, потому что палец вырос и толстый. А потом потряс чернильницей на ладонь, а она не проливает чернил, потому что непроливайка.
– Да как же я намажусь-то? – спросил он старушку.
А та посмотрела на него и вздохнула и дальше пошла. И чем-то напомнила ему первую учительницу, ту, которая в первом классе была, когда-то давно.
– Да как же я намажусь-то? – повторил один человек.
Не попустился
– Попустись! – крикнули Крякутному с неба.
– Не попущусь! – ответил Крякутной, нашарил в траве лягушку и съел ее.
– Попустись же! – прорычали Крякутному с неба.
– Вот не попущусь! – прокричал Крякутной в ответ, выхватил из реки угря и тоже его съел.
– Та к не попустишься? – раскатилось с неба.
– Та к и нет! Не попущусь, не попущусь, не попущусь! – завопил Крякутной, озираясь в поисках того, что еще можно было съесть.
Тут с неба опустилась чья-то очень большая рука, схватила Крякутнова и оправила в чей-то очень большой рот.
Небо тихое
Иной человек пойдет-пойдет утром на работу, а сам в канализационный люк провалится. И ничего, и не плохо ему, сидит там и не работает.
Другой человек пойдет-пойдет на работу, а сам в водосточную трубу шмыг – и пополз вверх, на крышу. Только не тут-то было. В трубе уже трое таких сидят и мешают друг другу, застряли. Но ничего, сидят и тоже не работают.
А третий человек, тот все же умудрился прийти на работу, но тут же и вылетел в форточку. Висит за окном и, понятное дело, уже совершенно не работает.
И четвертый, и пятый, и пятидесятый…
А над городом, а над миром небо тихое.
Запах свободы
Один человек по жизни издавал различные запахи, преимущественно приятные. Вот, например, идет он по улице и издает сильный запах свежей колбасы и за ним бегут все собаки. А в другой раз тоже идет себе и издает запах еще более свежей рыбы и за ним бегут все коты и кошки. А однажды он издал такой интересный запах, что за ним весь день ходили философы, причем безразлично какого пола.
Кончилось все тем, что один человек совсем уже какое-то такое издал, что космонавт, который летел в космосе по орбите, заорал в шлемофон: «Запах свободы! Запах свободы!» и направил свой корабль, или как его там, прямо к земле и разбился.
Коловратное
Она влетела в комнату, она кружилась и кружилась в вольном танце, в предощущении некой важной перемены, некого свершения. И светлая комната с окнами, полными солнца и воздуха, тоже кружилась, кружилась вокруг нее удивительным и бесконечным миром. А еще она пела и пела, тоненько и на разные лады, и так не заметила, как вошел сюда он, невыносимо, непостижимо другой, как пропасть, как скала и как ночь. А заметив, присела, присела отдышаться и навести хоть какой-то порядок в своей маленькой смуглой головке.
И мощный кулак опустился и смял ее хрупкое тельце и брызнула искрами горечи жизнь, чтобы враз и померкнуть.
– Задолбали уже эти мухи! – пошел он на кухню мыть руки.
Электричество
Один человек по жизни любил электричество. Не так, как все мы, используя его энергию в механизмах и приборах, а в прямом смысле слова. Когда он был еще маленький, то совал пальцы в розетку, а когда вырос и пальцы его потолстели, то подключался к электричеству через провода или открывал распределительные щитки и нежно трогал оголенные контакты.
Конечно, искры сыпались и разнообразная дрожь охватывала одного человека и даже травмировался он неоднократно, но что было делать? Страсть, она всего сильнее.
Вот однажды таким образом отвалилась у одного человека рука. А в другой раз нога. И детородный орган тоже отвалился. И все, короче, отвалилось.
Остались одни глаза у одного человека. Летают шальные в темноте друг за дружкой и посверкивают, а как почуют где живое электричество, так сразу туда, и ну молниями шаровыми перебрасываться.
Когда мимо трансформаторов будете проходить, осторожнее там.
Свет из окошка
В Москве чебуречные, а в Питере рюмочные.
В московских чебуречных водку наливают в пластиковые стаканчики и теплую, а в питерских рюмочных – в граненый стакан и относительно холодную.
В Москве закусывают, соответственно, чебуреками, а в Питере селедкой, уложенной на хлебушек и с луковым колечком сверху.
В московских чебуречных публику развлекают шпагоглотатели из Калязина, а в питерских рюмочных чревовещатели, в основном местные с улицы Гороховой.
Еще в питерских рюмочных когда-то пел Шаляпин, зато в московских чебуречных сейчас можно встретить Жерара Депардье, плохо выговаривающего русские слова. Кто-то попросит автограф, а он возьмет салфетку и, дожевав чебурек и виновато улыбнувшись, поставит на нее жирный отпечаток большого пальца. Же ву при.
Во всех этих рюмочных, как поднимешь уставшее лицо со стола, а также во всех чебуречных, как пройдешь взглядом от стойки и направо, туда где свет из окошка, так часто видишь фею с крылышками, прозрачную и красивую и маленькую. Присядет она тебе на руку, немного щекотно, и что-то пролопочет тоненько, не разберешь. Но все равно приятно.
А свет из окошка, что в московских, что в питерских, он далекий как от звезды.
Про целесообразность
Один человек умывался в ванне, а потом потянулся за полотенцем и поскользнулся и упал и разбил себе голову и умер.
И много крови вытекло из его головы.
Потом ангелы забирали его душу и говорили промеж собой:
– Вот дурак, не мог рядом полотенце положить.
И санитары, которые забирали тело, тоже говорили:
– Что за дурак, не мог полотенце положить рядом.
И все, кто его хоронили, тоже думали об этом.
Но какие-то очень мелкие букашки, едва различимые простым взглядом, повыползали из-под ванны и весело ели засохшую кровь одного человека и говорили при этом:
– Хорошо ведь, что этот дурак не положил рядом полотенце.
Надеюсь, вы не кушаете и я не испортил вам аппетит.
Не подходят
Тянитолкаев пришел в магазин покупать ботинки и долго не мог ничего выбрать. То ему в носке жмут, то в заднике, то хлябают, то подошва скользкая.
А еще молния неудобная, заедает.
А еще цвет какой-то не такой.
А еще…
Тут продавец принес пару со словами: «Вот эти, не поверите, просто волшебные, примерьте!» – и Тянитолкаев, напялив ботинки, взялся придирчиво ходить взад и вперед по магазину, а потом по его стенам, а потом по потолку не менее придирчиво, а потом споткнулся о потолочный светильник и с грохотом свалился на пол.
– Нет, эти тоже не подходят! – хлопнул дверью Тянитолкаев и ушел.
Прогулки
Один человек каждый вечер прогуливался по городку, в котором жил. И каждый вечер ему встречались одни и те же дома, деревья и автобусные остановки. Да и люди тоже одни и те же встречались.
Каждый вечер один человек проходил по улице до крайнего дома и до крайнего окна в этом доме, потом заворачивал за угол и по обратной улице возвращался домой и пил чай. А в том крайнем окне всегда тихо светилась лампа и белели занавески.
Но однажды занавески оказались раскрытыми. Один человек увидел в окне очень красивую женщину, как на картинке. Женщина в ответ смотрела на одного человека, а потом поднесла горящую спичку к волосам и вся вспыхнула и в один миг сгорела, будто была из папиросной бумаги.
Один человек закрылся рукой от яркой вспышки, потом перешел на обратную улицу и вернулся домой и выпил чаю.
На соседнем дереве
Когда береза устает жить и высыхает, она переламывается пополам, но не полностью, и безлиственной верхушкой упирается обратно в землю и стоит таким треугольником очень долго, годами. Усаживается на нее лесной ворон и курлыкает, будто оракул, а еще осенними вечерами свистит в березе ветер, застревая в расщепившихся волокнах сухого ствола. Тоска, одним словом.
Если же березе повезет, то она ломается вся сразу, а при ударе о землю еще и разбивается на множество чурок. Полежат эти чурки в траве, полежат, а потом начинается! В одной муравьи заведутся, в другой заживут синие с черным отливом жуки, в третьей забегают красные с пятнышками лесные тараканы, что постоянно спариваются, а их в это время деловито склевывают пичужки, свившие гнезда под четвертой и пятой чурками, а шестую обступили сырые поганки, а под седьмой себе норки нарыли веселые мыши, а восьмую прикрыли морочные папоротники, а девятую обскакал было заяц безумный, ну ровно похмельный, да ненароком зацепил ее лапой, и покатилась та чурка с треском в овраг. И торчит из травы уже мертвый березовый сколок, и дятел расхаживает по нему, продолбил уже ствол до дыр с просветами.
А Боженька глядит на суету всю эту с соседнего дерева и радуется чему-то.
Следующий
Один человек пришел в парикмахерскую постригаться и долго сидел в кресле и парикмахер очень долго его постригал, а потом закончил и сказал:
– Сто рублей.
Но один человек продолжал сидеть и не двигался, потому что превратился в глиняную мумию.
– Тьфу, зараза! Третий уже такой сегодня! – воскликнул парикмахер, вытащил молоток и ударил одного человека в темя.
Глиняный один человек распался на куски, а парикмахер собрал их в ведро и унес за шторку.
– Следующий! – крикнул он, сжимая молоток.
Все впереди
Согласно нижеследующим указаниям вышестоящих инстанций и следуя перечисленным пунктам прилагаемых перечней установить порядок беспорядка частей в соответствии с общим и целым с целью предотвращения отвращения и возобновления утративших силу в силу ряда приведенных причин за исключением упомянутых в приложении исключений по следующему списку, а именно.
Так думал молодой пупырчатый тепличный огурец, подъезжая в картонном ящике в грузовой газели к овощному магазину.
Все впереди.
Все дешево и все пригодится
Один человек купил в комиссионном магазине сувенирно-кулинарный керамический набор «Кабан и три кабаненка».
– Не уходите без покупки, у нас все дешево и все пригодится, – убедительно произнес одному человеку продавец, сухой такой, в поношенном костюме и погнутых очках. И что-то в продавце том было такое, будто его самого сдали в магазин на комиссию.
Один человек открыл было рот, чтобы возразить, а потом зачем-то взял и купил это кулинарно-сувенирное непонятно что. Всего за сто рублей.
И что же это было?
Главный кабан представлял собой овальное животное из обожженной глины размером с добрую дыню, выкрашенное коричневой краской, с нарисованными клыками и маленькими черными глазками, свирепо глядящими на одного человека.
Кабанята были поменьше и тоже недобрые.
Все четверо были полые, а вместо спинок у них были крышки, как у кастрюль. В папу-кабана можно было засунуть курицу и приготовить ее в духовке, а в кабанят – цыплят, и тоже запечь. А можно было ничего не запекать, а просто, например, хранить в полых созданиях коллекцию пробок от пивных бутылок или значки. Правда, один человек не коллекционировал ни пробки, ни значки.
С неудобным пакетом, в котором побрякивала угрюмая семейка, один человек вышел из комиссионного магазина на дневной свет и помотал головой, будто освобождаясь от одури.
Дома он поставил животных на кухонный подоконник. А потом всякий раз, заходя на кухню, невольно вздрагивал от пучка острых взглядов. Поэтому один человек переставил семейку в комнату, но ничего не изменилось, потому что теперь он вздрагивал, заходя в комнату. Что было делать?
Выбросить рука не поднималась. Не то чтобы денег жалко, но зачем, спрашивается, покупал?
И один человек придумал. Он подарил сувенирно-кулинарный набор «Кабан и три кабаненка» своему приятелю, школьному учителю географии Константину Евгеньевичу, на Новый год.
– Зачем оно мне? – удивился учитель.
– Ну как? В большого кабана можно положить что-нибудь большое, например, курицу, чтобы в духовке ее, значит, того, а в маленьких – что-нибудь, значит, поменьше, и тоже того, – нашелся один человек и поспешил уйти, оставив приятеля в некотором раздумье.
И зажил один человек по-прежнему, а в комиссионный магазин больше не заходил.
– Вот, – думает, – хорошо как стало. Ходишь по квартире и не вздрагиваешь!
Только рано радовался один человек.
Географ тоже не поладил с кабанами и, в свою очередь, задарил их своему какому-то другу, а тот еще кому-то, потому что опять-таки не нашел применения этим штукам, и так далее и еще дальше. Полгорода, наверное, передарили друг другу это, с позволения сказать, кулинарно-сувенирное чудо.
И таким образом спустя некоторое прошедшее время одному человеку на день его рождения дарят именно этих кабана и трех кабанят! Какой-то далекий знакомый, с которым один человек и виделся-то раз в три года, и то случайно, на улице. А тут пришел, черт, и подарил.
– Да как же это? И зачем? – воскликнул один человек и в тихом ужасе услышал:
– В большого кабана можно положить, например, курицу, ну и в духовку ее, значит, а в маленьких…
Один человек зажмурился и представил себя в виде курицы в глиняном кабане и уже в духовке, замахал руками и, не попрощавшись с далеким знакомым, побежал в комиссионный магазин и сдал кабана с тремя кабанятами на комиссию, очень дешево.
Продавец, сухой такой, в поношенном костюме и погнутых очках, беспристрастно оформил документ, выдал одному человеку квитанцию и сказал:
– Не уходите без покупки, у нас все дешево и все пригодится.
Один человек словно в первый раз оглядел помещение магазина. Оно было заставлено рядами стоек с блеклой мужской и женской одеждой, державшей запахи старых шкафов. Рядом вразброс валялись ободранные детские велосипеды и полулежали, будто на картине Перова «Охотники на привале», несколько пар потертых болотных сапог. Дальше тянулись полки с различными потускневшими предметами чужого ненужного быта. Там были настольные часы в виде рыцарского замка с башенками, бронзовые медальоны с профилями вождей марксизма-ленинизма, гипсовый бюст Вольтера и тоже гипсовый Моисей с рогами, рядом коллекция настенных африканских божков, а еще перекидной календарь, и много чего другого.
На улицу один человек вышел с неудобным пакетом, в котором побрякивали африканские боги с разрисованными рожами. Всего за сто рублей.
Крышечки
На планете Революция не происходит никаких революций. Просто так назвали, фантазии на другое не хватило, наверное.
А так-то по всей планете одни заборы деревянные кругами. Когда-то были покрашены, но краска давно облупилась и дерево посерело, а гвозди, что доски скрепляют, проржавели и почернели. Не знаю, что за этими заборами. Собаки полают и примолкнут. И все.
А, чуть не забыл, на планете Революция на всех пивных бутылках крышечки откручиваются, не то что на нашем «Абаканском». Согласитесь, удобно.
Поющие трусы
У одного человека были поющие трусы.
Откуда? Ну просто шел он по улице Ленина и увидел эти трусы на витрине магазина напротив дома номер восемь, вот и купил.
Но поющие трусы исполняли одни лишь цыганские романсы, и почему-то на немецком, и только по ночам. А одному человеку хотелось военных маршей и днем.
Впрочем, его все равно забрали в Москву и назначили заместителем министра культуры.
Месть
Когда учитель географии Константин Евгеньевич вышел на пенсию, его как-то тихо и незаметно для него самого уволили с работы. И только на третьей неделе он поймал себя на том, что не ходит по утрам в школу и не проверяет по вечерам тетрадки и контурные карты.
– Что же это я? – удивился Константин Евгеньевич и отправился на работу, а там в его классе другой учитель географии глобус крутит, а его уже и не узнает никто, ни школьники, ни учителя.
– Здравствуйте, Марья Петровна! – говорит Константин Евгеньевич учительнице математики, а Марья Петровна проходит мимо и хоть бы что.
– Приветствую, Семен Иванович! – обращается Константин Евгеньевич к завучу, а тот уткнулся в какие-то ведомости и семенит мимо.
А директор школы Максим Федорович даже сам подошел к Константину Евгеньевичу и спросил: – Вы к кому это, мужчина?
Что было делать? Пообижался Константин Евгеньевич и устроился работать охранником в универмаг на улице Ленина. Сидит себе весь день на стуле около кассы, или прохаживается по торговому залу, или мальчишек шальных гоняет.
И заходит в магазин та самая учительница математики Марья Петровна, за хлебом там и за молоком. Ходит такая туда-сюда и Константина Евгеньевича взаправду уже не узнает. А Константин Евгеньевич ловко так сзади подобрался и в сумку математичке штопор кладет дорогой, с ручкой и рожками. Училка расплачивается и топает к выходу, а тут верещит тревожный сигнал, ну и Константин Евгеньевич уже наготове, и вот Марью Петровну задерживают. Крики, слезы, какой штопор, я в жизни вина вашего не пила и бутылок не ваших открывала. Штраф, короче, платит Марья Петровна.
Через некоторое время встречает Константин Евгеньевич в магазине – ага, завуча Семена Ивановича! Тот, как обычно, уткнулся в какие-то ведомости и семенит мимо с корзинкой, в которой картошка с морковкой. А Константин Евгеньевич ему в карман пиджака раз – и кладет женскую розовую бритву для сбривания волос на ногах и в прочих интимных местах. Ну а дальше все как по нотам – касса, звонок, задержание, обнаружение и устыжение латентного извращенца. И платит Семен Иванович тоже штраф.
Константину Евгеньевичу интересно стало и азартно. За полгода всех бывших коллег по предметам перебрал, от русского языка до физкультуры. И охранником стал уже заматерелым, с твердым взглядом и жесткими выученными фразами: «Мужчина, постойте! Покажите, что в сумке!», или «Женщина, с тележкой нельзя!», или «Я просто делаю свою работу!»
И все ходит Константин Евгеньевич по магазину и произносит свои железные фразы, а при этом думает: – Ну когда же, наконец, придет этот гад? – Это он про директора школы. Потом вроде отвлечется, пацанов погоняет, и снова ему в голову лезет: – Ну где же этот негодник Максим Федорович? – И снова ходит по магазину. А тут посмотрел вбок – и вот он тебе, Максим наш Федорович, дефилирует с портфельчиком, коньячки рассматривает. И когда засмотрелся директор на Хенесси (а не берет, только смотрит любовно, кишка тонка!), то Константин Евгеньевич ему в портфельчик и сунул упаковку презервативов, каких-то элитных и очень дорогих, под стать Хенесси! От кутюр каких-то.
Вы бы видели, что там на контроле было с Максимом Федоровичем и этими изделиями! Крика сколько! Мол, не знаю, что это такое, и как это использовать, тоже понятия не имею! Фу ты! Только вызвали на этот раз полицию, потому что очень уж дорогой был товар и эксклюзивный.
– Выручай, милый Константин Евгеньевич! – кричит директор. Сразу узнал, сволочь! А географ:
– Вы кому это, мужчина?
И под белы рученьки Максима Федоровича куда надо увели полицейские и за что надо задержали. А Константин Евгеньевич отработал смену, пришел домой, сел на стул и глобус гладит и поглаживает. И душа у Константина Евгеньевича поет.
О величии замысла
Один человек взялся считать пальцы на своих руках и довольно быстро пересчитал и умер. Другой взялся считать волосы на голове и считал довольно долго, а после тоже умер. А третий пошел считать песчинки на берегу моря и живет до сих пор. И мы вместе с ним, с песчинками.
Первый, последний
Сегодня выпал первый снег, он же последний. Первый и последний снег лег ровным слоем на все вокруг – на землю, на травы, на деревья, на лицо мое и на глаза, и на душу мою, и на небо.
А птицы забились между землею и небом и перья просыпали. И солнце забилось и лучи просыпало. Легли вперемежку лучи и перья, белые и черные.
И поднялся я, весь в первом, последнем снегу. И в перьях белых и черных. И в лучах весь вывалянный, ну будто курица, и пошел всех пугать.
Пугать всех, спасать.
Нет разницы
Один человек любил что-нибудь отмечать. В прямом смысле слова.
Например, прохожих.
Возьмет такой тетрадочку и карандаш, сядет у окошка и давай ставить палочки, сколько прохожих прошло слева направо. А если справа налево идет прохожий, то палочка зачеркивается и таким образом получается крестик.
Но из окна не все было видно, да и дома по целому дню надоедало уже сидеть, поэтому один человек перебрался на улицу.
Он вытащил из квартиры и поставил поперек тротуара письменный стол, и стул принес, и так за столом в тетради, уже большой и конторской, стал дальше отмечать прохожих. Слева направо пройдет человек – палочка. Справа налево – палочка зачеркивается и получается крестик.
Потом один человек решил расширить и укрепить свою деятельность. Он принес из дома еще стул, и еще один, а потом уже все стулья и полностью перегородил тротуар, оставив узкий проход у стола. А еще принес швабру и закрыл ею проход наподобие шлагбаума. И стал требовать у прохожих паспорта, и записывал их фамилии, имена и отчества в конторскую тетрадь, и только после этого пропускал. Если же паспорта не было, то не пропускал прохожего, но отправлял за справкой об отсутствии паспорта и еще за справкой о наличии у прохожего фамилии, имени и отчества.
А противоположную сторону улицы, да и саму проезжую часть один человек загородил двумя платяными шкафами, которые тоже приволок из своего дома, и сервантом, и кухонной плитой, и гладильной доской, и обувной полкой, словом, всей мебелью своей и другими вещами, вплоть до кастрюль и цветочных горшков. Ничего ему не было жалко ради ответственного дела.
И что удивительно, прохожие слушались одного человека и предъявляли ему паспорта и ходили за справками и так далее. Даже по вечерам, когда один человек отправлялся домой и оставлял проход закрытым шваброй, никто не пытался эту швабру убрать и пройти. И машины тоже разворачивались и уезжали.
Потом один человек стал требовать от прохожих, чтобы они проходили через пропускной пункт строем и хором пели песню. А тех, кто ходил строем неумело или песню пел неправильно, отмечал он на отдельной страничке тетради и отводил в свою квартиру и замыкал на сутки и двое. Даже самому уже негде было спать и поэтому один человек стал ночевать на улице, сидя за письменным столом.
И совершенно непонятно, что случилось бы далее в этой истории, только в какой-то прекрасный день один человек, пропуская очередную марширующую и поющую колонну через проход из стульев, взял и умер. Прямо за письменным столом, когда чертил крестик. Наверное, от ответственности.
А потом неведомая сила подняла и стол, и стул, и одного умершего человека в воздух и вознесла и переместила их на крышу самого высокого здания в городе. И вороны облетали то место.
Но прохожие, что же они?
А какая разница.
Трамвай номер четыре
Древние говорили и новые за ними повторяли, и даже самые современные тоже так выражаются, что наш мир и тот, который потусторонний, разделяет какая-то речка, и лодчонка по ней, типа, шныряет, и если кому очень надо, того и перевезет.
Да черта с два. Где-где, а уж в Иркутске точно не лодка по речке, а трамвай номер четыре по улице Степана Разина в потусторонний мир возит, куда-то далеко за улицу Зимнюю. Там и снег круглый год, и льда там выше крыши, и солнце никогда уже не светит. Так что не зевай, выходи из трамвая того скорее, если раньше времени туда попасть не хочешь.
– А-а, явился, брателло! Вылазь, конечная! – встречают черти или кто они там закемарившего в трамвае пьяненького, а он им:
– Дык я, этово, заснул маленько, щас трамвай назад поедет и я с ним обратно!
А трамвай не едет никуда. Стоит и льдом вековечным покрывается.
Но оставим бедолагу и вернемся к жизни нашей.
А жизнь прекрасна!
Только трамвай номер четыре ее немного отравляет.
На улице Разина рядом с трамвайной остановкой стоит себе домик такой смешной, деревянный, и непонятно, сколько в нем этажей. Сдается мне, что три целых, а еще четырнадцать сотых или около того. Когда я был фарфоровой куклой, то некоторое время своей жизни обитал я в этом домике, а трамвай потусторонний мимо проезжал, да с таким грохотом великим, что домик сотрясался до основания своего. И все валилось в нем с полок и шкафов – книги, цветы в горшках, посуда, статуэтки какие-то и другие причуды, – и шкафы тоже опрокидывались, а кошки и люди от страха разбегались кто куда.
Но трамвай проезжал, кошки и люди сбегались обратно, шкафы поднимали и все вещи на место ставили, и меня тоже, и так до следующего трамвая, через полчаса. С шести утра до двенадцати ночи.
Вот однажды от удара и разлетелся я на части. Руки, ноги, туловище в одну сторону, а голова в другую. Потом все собрали и склеили, а голову искали-искали и не нашли. А все дело ведь в голове.
Голова моя в уголок за плинтус закатилась, а потом уборщица, не разобрав, на улицу ее вымела. Так и лежал я на асфальте этой самой головой набок и с ужасом следил за тем, как огромные стальные колеса трамвая номер четыре прокатываются рядом, но пока еще мимо. Колеса судьбы.
А после какой-то мужик добрый вышел из того деревянного и побрел себе, да запнулся о мою голову и поднял ее и рассмотрел и рассмеялся и сунул в карман и пошел в ночную темноту.
– Петрович, заходи еще, – скрипнули двери и мигнули лампочки в том домике смешном на улице Степана Разина, а потом нас нагнал трамвай номер четыре.
Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=66265522) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке
Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения